Р.Г. Дана
Два года на палубе

Новое судно и новые люди

Вторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь...

МРАЧНЫЕ ПРЕДВЕСТИЯ

Если бы я только мог находиться вместе с другими на палубе, видеть и слышать хоть что-то, разделять с товарищами все труды и невзгоды! Лежать в одиночку взаперти в темной дыре, оказаться неспособным к каким-либо действиям — вот самое страшное испытание для человека. Несколько раз я поднимался, решившись идти на палубу, однако всякий раз тишина напоминала мне о том, что и наверху я вряд ли могу быть полезен, кроме того, я понимал, что рискую усугубить свое состояние, и это удер­живало меня. Я никак не мог отделаться от мысли, что моя голова упирается в обшивку у самого носа судна и что она может быть в любую минуту пробита льдиной. Я заболел впервые после выхода из Бостона, и трудно было выбрать для этого более неподходящее время. Мне казалось, что я согласился бы претерпевать до самого конца плавания чуть ли не «египетские казни», лишь бы чувствовать себя здоровым и полным сил только на одну эту ночь. Но и для тех, кто стоял на палубе, она была не менее ужасна. Во­семнадцать часов вахты под ледяным дождем и пребывание в постоянном страхе довели людей до полного изнеможения. Когда в девять они сошли вниз завтракать, то почти замертво  повалились  на  свои  рундуки,  а  некоторые  настолько окоченели, что лишь с трудом могли сидеть.

Это казалось вполне разумным, и было решено, если до полудня ничего не пере­менится, идти всем на ют. Наступил полдень, но мы про­должали дрейфовать. Снова начали совещаться, и кто-то предложил сместить капитана и передать командование старшему помощнику, который якобы сказал, что, будь его воля, он не посмотрел бы ни на какой лед и еще до темноты был бы на полпути к Горну. Раздражение людей было столь велико, что никто не пытался воспрепятствовать подстре­кательству к открытому бунту. Плотник удалился к себе в твиндек, намекнув, что, если в течение нескольких часов все останется по-прежнему, нужно что-то предпринимать. После его ухода мы снова принялись обсуждать наше поло­жение, но я наотрез отказался поддерживать товарищей. Ко мне присоединился еще один матрос, которому приходи­лось слышать о подобной истории с капитаном, повлекшей серьезные последствия. Нас поддержал Стимсон, и мы втро­ем решили держаться в стороне. Это заставило остальных по крайней мере отложить исполнение задуманного, хотя они и говорили, что не намерены долго топтаться на месте.

Так продолжалось до четырех часов, когда было прика­зано собрать команду на палубе. Все дело разрешилось в течение десяти минут. Оказывается плотник поторопился и, не заручившись согласием остальных, подступился к стар­шему помощнику с вопросом, не согласится ли тот заменить капитана, если последний будет смещен. Старший помощ­ник, исполняя долг службы, сообщил обо всем капитану, после чего незамедлительно и была созвана вся команда. Но не последовало ни жестоких мер, ни хотя бы угроз или ругательств — над капитаном возобладало чувство общей опасности, смирившее его крутой нрав. Он обратился к ко­манде вполне спокойно и почти доброжелательно, сказав, что не может поверить, будто кто-то мог решиться на такое дело, ведь они всегда были хорошими матросами — соблю­дали дисциплину и выполняли свой долг. А если у кого есть какие претензии, пусть скажут открыто. Неужели его можно шпдофить в трусости? Разве он когда-нибудь боялся пести как можно больше парусов? И теперь, как только он сочтет иозможным, судно сразу снимется с дрейфа. Потом капитан прибавил несколько слов касательно долга каждого в нынешнем затруднительном положении, присовокупив к этому. что готов забыть о случившемся. Плотнику же он посоветовал вспомнить, кто командует кораблем, и пригро­зил, что если тот скажет еще хоть слово, то будет раскаи­ваться до самой смерти.

Речь капитана возымела самое благоприятное действие, и все спокойно разошлись по местам.

Следующие два дня ветер дул то с юга, то с востока, а в короткие промежутки времени, когда он становился по­путным, плотность льдов не позволяла двигаться вперед. Все же погода была не столь ужасной, как прежде, и коман­да могла работать в две вахты. Что касается меня, то, не­смотря на быстрое улучшение моего состояния, я все еще не : поднимался с койки. Да и проку от моего присутствия на 1 палубе было бы немного. После двухнедельного воздержания от пищи (если не считать небольшого количества риса,  который мне удалось протолкнуть в рот за последние два дня) я стал слаб, как младенец. Решительно нет ничего хуже, чем валяться больным в кубрике. Это самое отвратительное в нашей собачьей матросской жизни, особенно в плохую погоду.