Р.Г. Дана |
Новое судно и новые людиВторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь... НОВОЕ СУДНО И НОВЫЕ ЛЮДИНесколько раз судьба бросала его на больничную койку, но благодаря необыкновенной крепости организма он поднимался с нее живым и здоровым. Неоднократно, благодаря его всеми признанным познаниям в морском деле, его продвигали на место старшего помощника, однако его поведение в порту, и прежде всего ничем не одолимая склонность к пьянству, неизменно сбрасывали его вниз, в матросский кубрик. Однажды ночью, с горечью вспоминая свою прошлую жизнь и лучшие годы, растраченные понапрасну, он сказал мне: «Там, внизу, в кубрике, стоит мой сундук со всякой рухлядью — вот итог двадцати двух лет каторжного труда, когда работаешь как лошадь, а с тобой обращаются как с собакой». С годами он стал понимать, что необходимо хоть как-то обеспечить собственную старость, и постепенно пришел к убеждению, что злейший его враг — это ром. Однажды в Гаване на судно привезли напившегося до потери сознания молодого матроса с глубокой раной в голове, обобранного до нитки. Гаррис сотни раз сам бывал в таких переделках, но при тогдашнем его состоянии этот случай укрепил в нем решимость никогда больше не прикасаться к спиртному. Он не подписывал обязательств и не давал зарока, а надеялся только на свою силу воли. Самым главным для него было обсудить все с самим собой, потом созревало решение, и дело было сделано. С тех пор, а это случилось три года назад и до начала нашего знакомства, он не брал в рот ничего крепче сидра или кофе. Матросам даже в голову не приходило соблазнять Тома стаканчиком — это было равносильно обхаживанию судового компаса. Он сделался трезвенником на всю жизнь и мог бы занимать теперь на судне любую должность, при том что на берегу многие люди высокого звания гораздо ниже его по своим достоинствам. Он умел управлять судном по всем правилам мореходной науки, мог объяснить, как и для чего применяется каждая снасть. Долгий опыт и острая наблюдательность позволили ему досконально узнать все средства и способы борьбы с опасностью в море, и я неизмеримо обязан ему тем, что он с величайшей охотой открывал для меня свои неистощимые запасы сведений. Его рассказам о тиранстве и невзгодах, заставлявших людей становиться пиратами, о невероятном невежестве капитанов и помощников, об ужасающе жестоком обращении с больными, неуважении к покойникам и умирающим, равно как о тайном и явном мошенничестве судовладельцев, капитанов и их помощников, обмане матросов, я не мог не поверить, поскольку это исходило из уст человека, для которого любое преувеличение фактов было равносильно лжи. Вспоминаю, например, рассказ об одном капитане, слышанный мной и раньше, который, когда ему нужно было передать какой-нибудь предмет из рук в руки матросу, швырял этот предмет на палубу и пинал ногой, а также о другом капитане с большими связями в Бостоне, который буквально загнал в гроб молодого матроса во время рейса на Суматру. Он заставил его, заболевшего лихорадкой, выполнять все самые тяжелые работы и спать в закрытом наглухо кормовом кубрике. (Впоследствии этот капитан умер в тех же краях от той же лихорадки.) Если сложить вместе все то, что я узнал от Гарриса о морском деле и матросском бытии, о мудрости человека и его природе, как они проявляются в незнакомых для меня обстоятельствах, что также совершенно неизвестно большинству людей, то смело могу утверждать, что не променял бы те часы, проведенные на вахте с этим человеком, на целые сутки ученых бесед и умственных упражнений в самом лучшем обществе.
|