Р.Г. Дана
Два года на палубе

Новое судно и новые люди

Вторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь...

НОВОЕ СУДНО И НОВЫЕ ЛЮДИ

  Оставаться  на побе­режье  еще на год  означало  бы  оказаться  совершенным ослом.   Около   семи   часов   к   нам   в   кубрик   спустился старший   помощник   в   «шутливом»   расположении   духа, поднял парней с коек, велел плотнику вытащить скрипку, а   стюарду   зажечь   в   твиндеках   огни   и   заставил   всех танцевать.  Твиндеки  были  у  нас  высокие  и  светлые  от постоянного  скобления  их  палубы  песчаником,   так  что могли служить превосходным залом для танцев.  Парень с   Кейп-Кода   отплясывал   настоящую   рыбацкую   джигу, громко шлепая босыми ногами в такт музыке. Это было любимое развлечение старшего помощника,  он упивался зрелищем, а  если кто-нибудь  отказывался  танцевать,  то грозил лентяям линьком, к вящему удовольствию остальных матросов.

На следующее утро, в соответствии с распоряжением нашего агента, «Пилигрим» поставил паруса и ушел к наветренному побережью на три или четыре месяца. Он снялся без всякой суматохи и проходил настолько близко от нас, что с него даже сумели перебросить к нам письмо. Капитан Фокон сам стоял у штурвала и вел бриг с такой легкостью, словно это был какой-нибудь «рыбачишко». Когда «Пилигримом» командовал капитан Томпсон, вся­кий раз перед выходом было столько приготовлений, будто снимался семидесятичетырехпушечный корабль. Зато капи­тан Фокон был настоящим моряком, до последней косточки. Он чувствовал судно и распоряжался на нем с уверен­ностью сапожника в своей будке. Это подтверждала ко­манда, которая, проплавав с ним полгода, досконально узнала своего капитана. А уж если сами матросы считают человека настоящим моряком, можете быть уверены, что так оно и есть, потому что обычно они признают это с неохотой. Ловить капитана на ошибках — любимое развлечение команды, к тому же оно поставляет ей необхо­димый запас поводов для недовольства.

После ухода «Пилигрима» мы три недели простояли в Сан-Педро (с 11 сентября по 2 октября), занимаясь обычными портовыми делами, то есть выгружали товар, бра­ли шкуры и прочее. Все эти работы были много легче, и выполнять их было куда приятнее, чем на «Пилигриме». «Больше людей, дело веселей» — гласит матросская пого­ворка, и команда двенадцативесельного баркаса без осо­бого труда управляется со всеми шкурами, которые надо перевезти за день. Помощник капитана обычно коман­довавший нами (чаще всего третий), был приятным моло­дым человеком и никогда не доставлял нам лишних хлопот. Дело у нас спорилось, и мы, довольно приятно проводя время, были рады хоть ненадолго освободиться от бремени судовой дисциплины. Я то и дело вспоминал те черные дни, которые провел в этом тоскливом уголке побережья: когда с нами дурно обращались на бриге, наше недовольство, когда нас было только четверо для выпол­нения всех береговых работ. Нет уж, теперь я предпо­читаю большое судно. Здесь больше пространства, лучше оснащение, лучше порядки, да и вся жизнь более ком­панейская. Взять хотя бы то, что на капитанскую шлюпку была назначена постоянная команда. Легкий вельбот, красиво покрашенный, имевший кормовые банки и попе­речный румпель, размещался на корме по правому борту и использовался для разъездов. Старшиной на нем был самый молодой из нас — тринадцатилетний парень из Бостона. Вельбот находился в полном его ведении, и он содержал его в чистоте и постоянной готовности. Греб­цами были четверо молодых матросов приблизительно того же роста и возраста, что и старшина. Я был в их числе. Место каждого и его весло имели свой номер, и мы должны были являться на свои места с выскобленными добела веслами. Баковый заведовал отпорным крюком и фа­линем, а рулевой — румпелем и кормовыми банками. В наши обязанности входило возить капитана, агента и пасса­жиров, причем это последнее было делом не из самых легких, так как береговые жители не имеют своих лодок, и нам приходилось отвозить на судно, а затем обратно на берег всех покупателей — от мальчишки, явившегося за парой башмаков, до лавочника, купившего дюжину бочонков или тюков. В некоторые дни, когда народу было особенно  много,  мы  не  вылезали из  шлюпки  с  утра  до вечера,  едва выкраивая время  на еду. А так как судно стояло почти в трех милях от берега, за день приходилось грести по тридцать — сорок миль. Тем не менее мы счи­тали, что еще очень хорошо устроились, поскольку не надо было работать с  грузом  или  шкурами,  а  те  небольшие узлы и пакеты, которые брали с собой пассажиры, конечно, не   шли   в   счет.   Кроме   того,   нам   представлялась   воз­можность всех видеть, завязывать знакомства и узнавать новости.  Если в  шлюпке  не  было капитана  или  агента, мы вообще оставались без начальства и зачастую приятно проводили время с пассажирами, которые всегда охотно вступали   в   разговор   и   веселили   нас   своими   шутками.