Р.Г. Дана
Два года на палубе

Новое судно и новые люди

Вторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь...

ВЕСТИ ИЗ ДОМА

Капитан Артур оставил для капитана Томпсона подшивки бостонских газет, и после того, как их прочли и обсудили в каюте, они попали ко мне через моего моиятеля третьего помощника. Я получил полный комплект «Бостон транскриптс» за август 1835 года и около дюжины разрозненных экземпляров «Дэйли эдаертайзер» и «Курье­ра». В чужой стране что может быть приятней газеты из родного города. Во многих отношениях газета даже лучше письма. Напечатанные названия улиц и перечень рекламируемых товаров словно ставят вас под вы­вески знакомых магазинов. Тут же было помещено сообще­ние о торжественном акте в Кембридже с подробным описа­нием празднества, посвященного выпуску нашего курса. Приводился список моих знакомых, при чтении которого передо мной словно живые одно за другим возникали их лица, вспоминались характеры такими, какими я знал их в лизни. Воображение переносило меня на сцену, где произ­носились речи, где каждый демонстрировал присущие ему жесты и интонации, я словно воочию видел, как каждый справляется со своей темой. Потом я представил себе по­хожего на владетельного князя величественного ректора.

 Место помощника ему предложили всего за несколь­ко часов до нашего отхода, и хотя это лишало его возмож­ности вернуться в Америку, перспектива переехать из мат­росского кубрика в каюту оказалась слишком заманчивой. Мы отвезли его на «Аякучо», и когда он выходил из шлюп­ки, то дал каждому по монетке, исключая меня. А мне по­жал руку и кивнул, что означало: «Мы ведь понимаем друг .|.р\га». Узнай я о его продвижении хоть на час раньше, непременно постарался бы выудить у этого человека его под­линную историю. Он знал, что я не верю тем байкам, кото­рыми он угощал матросов, и не исключено, что в минуту рас­ставания он поведал бы мне обо всех обстоятельствах своего рождения и о своей ранней молодости. Его жизнь — каприз судьбы, коих в действительности случается много больше, чем полагают люди, никогда не покидавшие своего дома и прошедшие путь жизни по ничем не искривленной прямой от колыбели до гробовой доски. Мы должны познавать исти­ну, изучая контрасты бытия, не в эмпиреях витать, не наезженной дорогой праведности идти, а бродить по тропин­кам житейской суеты, опускаться до глубин человеческого паления. Только там, в трущобах, в матросских кубриках, среди отверженных можно увидеть, во что превращают на­ших ближних случай, нужда или порок.

Через два дня мы были уже в Сан-Педро, а еще через лва имели удовольствие последний раз взглянуть на это место, которое справедливо именуют калифорнийским алом и которое словно нарочно сотворено для вытягивания из матросов последних жил. Даже прощальный взгляд и тог не мог вызвать ни малейшего чувства сожаления. «Нет }а. благодарю,— думал я, глядя на удаляющийся ненавист­ный берег,— хватит с меня и того, что я босой ходил по камням, таская на голове шкуры, вкатывал тяжести по кру­тому, скользкому холму, купался в холодном прибое, беско­нечно долгие дни и еще более долгие ночи караулил кипы все тех же шкур под визгливый лай койотов и гнетущие душу крики совы».

Прощаясь поочередно с знакомыми местами, я испыты­вал такое чувство, словно одно за другим рвутся звенья цепи моего рабства. Держась ближе к берегу, чтобы не терять береговой бриз, мы той же ночью прошли миссию Сан-Хуан-Капистрано, и при ярком лунном свете я отчетли­во рассмотрел скалу, с которой спускался на фале, рискуя жизнью ради нескольких жалких шкур. 

Прилив помог нам войти в гавань, мы отдали якорь как раз против своего склада и начали го­товиться к длительной стоянке. Это был наш последний порт. Здесь мы должны были полностью разгрузить судно, вычистить его, обкурить, принять на борт шкуры, дрова и воду и выйти в Бостон. Все это время нам предстояло оста­ваться недвижимо на одном месте, благо порт был вполне надежен и можно было не опасаться зюйд-остов. Мы нашли себе хорошую стоянку напротив ровного берега, удобного для высадки, в двух кабельтовых от нашего склада; поста­вили судно на два якоря, отвязали паруса, спустили брам-стеньги и лисель-спирты. Затем все паруса, провиант и иму­щество, даже запасные рангоут и бегучий такелаж, то есть буквально все, в чем мы не нуждались для повседневного употребления, были перевезены на берег и сложены в сарае. Вслед за этим пришла очередь шкур и копыт, так что в кон­це концов на судне не осталось почти ничего, кроме баллас­та, который мы приготовились выгрузить на  следующий день. Вечером, уже сидя в кубрике и покуривая за разгово­рами, мы поздравляли самих себя с тем, что все-таки дожда­лись этого дня, о котором столько мечтали при каждом за­ходе в Сан-Диего. «Только бы это было в последний раз!» — говаривали мы тогда.