Р.Г. Дана
Два года на палубе

Новое судно и новые люди

Вторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь...

НОВЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

тощее, ограбленное ненасытным ветром». В действительности это совсем не так. Если на возвра­тном пути с судном ничего не случилось и не стоят зимние холода, когда затруднена работа на мачтах, его всегда при­водят к концу рейса в образцовый порядок. И наоборот, в день отплытия такелаж на судне  обычно не  обтянут, мачты  нуждаются  в  подкреплении,   палуба  и  борта  ос­таются грязными, как во время погрузки. При возвращении прекрасная погода в тропиках позволяет навести безуко­ризненную  чистоту.   Ни  одно  торговое  судно  не  может сравниться по своему внешнему виду с  судном,  возвра­щающимся из Ост-Индии или из-за мыса Горн. Репутация капитанов и старших помощников зависит  от того,   как выглядит их судно при входе в родной порт. Поэтому весь наш стоячий такелаж был обтянут втугую и просмолен, после чего началось «скобление» всего судна, включая мач­ты,  реи   и  выстрелы.   За   борт   спустили   беседку,   и   мы скоблили    корпус    до    самой    воды,    обдирая    попутно ржавчину с цепей и болтов. Два дня при спокойной погоде у   экватора   ушли   на   то,   чтобы   произвести   наружную покраску.   При   этом   по   бортам   были   наведены   порты, на корме с особой тщательностью отделаны резные укра­шения, изображавшие Нептуна на колеснице с трезубцем в руке, влекомого морскими конями, а также-восстановлена позолота у рога изобилия, служившего носовым украше­нием. Затем было покрашено все, от клотиков до ватервейсов: реи — черной краской, марсы и топы мачт — белой; ютовые поручни — черной, белой и желтой; фальшборт — зеленой; планширь — белой; ватервейсы — свинцовой и т. д. Якоря, рым-болты и все оковки были зачернены угольной смолой, а стюарда поставили драить медь на штурвале, шпиле, колоколе и пр. Каюту также отскребли и выкрасили, но на кубрик краску тратить не стали — Джек-матрос и так прекрасно обходится. После этого наступила очередь палубы, которую даже покрыли лаком. Одновременно за борт полетел весь хлам, в том- числе старые смоляные бочки, которые в одну из темных ночей подожгли и сбросили в воду. Они пылали у нас за кормой, освещая океан на несколько миль вокруг. Добавьте ко всему этому еще и такелажные работы: выделку кнопов, голландских огонов, сплесней, бензелей, обшивок и оп­леток, которые должны были свидетельствовать о безу­коризненном порядке на борту. И наконец, самые послед­ние приготовления заключались в подвешивании якорей за бортом, извлечении на палубу швартовов и осмотре диплота.

Четверг, 15 сентября. Утром температура воздуха и совершенно иной вид, который приняла поверхность воды, обилие на ней плавающих водорослей и гряда облаков прямо по курсу свидетельствовали, что мы по­дошли к границе Гольфстрима. Это замечательное тече­ние, пересекающее в северо-восточном направлении почти весь Атлантический океан, всегда собирает над собой плотный слой облаков и является областью постоянных штормов. Нередко суда, идущие в этой части океана под всеми парусами при легком ветре и ясном небе, совершенно неожиданно попадают в сильное волнение при сплошной облачности. Один матрос рассказывал мне, как однажды во время рейса из Гибралтара в Бостон его судно подхо­дило к Гольфстриму при совершенно ясной погоде с лег­ким попутным ветром, неся верхние и нижние лисели. Неожиданно они увидели впереди по курсу длинную гряду тяжелых черных туч, которые, казалось, лежали на самой воде. И из этой пелены появилось судно под глухо за­рифленными марселями, со спущенными бом-брам-реями. Они тоже начали убирать один парус за другим, пока не уменьшили парусность до такого же состояния. После двенадцати — четырнадцати часов болтанки в бурном море их судно вышло из этой штормовой полосы и снова пошло с бом-брамселями и трюмселями под безоблачным небом. По  мере  нашего  приближения   к  Гольфстриму  небо заволакивалось тучами, волнение усиливалось, появились все  признаки  надвигающегося  шторма.   Хотя  ветер  был только крепким, но дул он от норд-оста против течения, образуя отвратительную короткую зыбь, на которой судно сильно бросало, так что нам пришлось спустить бом-брам-реи и убрать верхние паруса. Термометр, регулярно опус­кавшийся  в  воду,   показал   в   полдень   семьдесят   граду­сов*, то есть ее температура была значительно выше тем­пературы воздуха, что всегда бывает на самой середине Гольфстрима. Работавший на бом-брам-стеньге юнга спус­тился на палубу весь бледный и сказал, что от тошноты совсем не может оставаться на мачте, но ему стыдно гово­рить об этом вахтенному помощнику. Он попытался еще раз влезть  наверх,  но  так  и не  смог  работать,   потому  что чувствовал себя не лучше «дамы из пассажирской каюты». По   его   словам,   в   других   рейсах   он   никогда   прежде не страдал морской болезнью. Один из старых матросов, стоявший на брам-рее, рассказывал потом,  что  ему  все время было не по себе, и он с радостью спустился, когда закончил свое дело.